Олег Попков: «Мой театр – театр сотворчества»

Актеру Санкт-Петербургского камерного театра Владимира Малыщицкого Олегу Попкову исполняется семьдесят. Его актерская биография (если хотите, судьба) началась в ленинградском ТЮЗе, затем были молодежный театр, большой драматический театр имени м. Горького (позже – имени Г.А. Товстоногова), «эсперанто», «Интерателье», монреальский русский театр имени Леонида Варпаховского, cirque du soleil…

– Олег Викторович, в вашей жизни было столько поворотов, что возникает желание спросить: с чего бы вы сами хотели начать наш разговор?

– С рассказа о моих родителях. Папа не имел отношения к театру, но в юности мечтал стать актером и был по-настоящему артистической натурой. Мама поступила в Ленинградскую консерваторию в июне 1941-го, но заканчивала уже в эвакуации – Свердловскую, класс профессора фортепиано Натальи Николаевны Позняковской. Затем преподавала в школе при консерватории. Мама хотела, чтобы мы с братом стали музыкантами. Я начал с обучения игре на фортепиано, после чего меня почему-то перевели на флейту. Флейта не мой инструмент. Меня всегда чрезвычайно влекла скрипка.

– Лет пять или шесть назад вы мне рассказали потрясающую историю, которую я из этических соображений не решился опубликовать. Теперь думаю – зря.

– Как я украл скрипку?

– Да.

– Но прежде, чтобы быть правильно понятым, я должен предупредить вероятного читателя, что в своей жизни я совершил одну-единственную кражу – ту, которую вы имеете в виду. Что меня побудило на столь неблаговидный поступок? Не знаю. Случилось это, когда я учился классе во втором.

Мы, учащиеся школы при консерватории (той самой, где преподавала мама) оставляли инструменты в гардеробе. Гардеробщица тетя Люся знала нас всех, знала, кто на каком инструменте учится. Я взял со стола футляр со скрипкой. Взял и понес. Тетя Люся спрашивает: «А ты куда скрипку-то понес?» – «Да вот Петя попросил…». Она мне поверила. Сел я в автобус, еду. Молодой человек, студент, наверное, спрашивает: «Что, мальчик, на скрипке учишься играть?» – «Да».

Мы жили в Лесотехническом институте, там парк. Прежде чем идти домой, я открыл футляр. Скрипка была замечательная. Сверху лежала салфеточка, на ней вышита арфа. Салфеточку я выбросил в кусты – мне нужно было уничтожить следы преступления.

Прихожу домой – мама собирается в школу.

– Мама, я нашел скрипку!» – «Где?» – «В парке… на лавочке около общежития Лесотехнического института». «Давай, я занесу ее коменданту общежития». – «Подожди!» Открываю футляр, беру скрипку, начинаю пиликать.

Мама отнесла скрипку коменданту общежития. Приходит в школу – там переполох. Мама – один из ведущих педагогов школы – понимает, что скрипку украл ее сын. Что она говорила коменданту Лесотехнического института, не знаю, но он вернул ей скрипку. Что говорила в школе, не знаю, но знаю, что потом педагоги шутили: «Ваш сын домой рояль еще не приносил?»

На этом история не заканчивается. Во время войны мама жила в доме директора Уральской консерватории известного композитора Маркиана Петровича Фролова, она дружила с его дочерью Светланой. В доме Фроловых часто собиралась творческая интеллигенция. Во время одного из застолий мама рассказала забавную историю, как ее сын украл скрипку. Посмеялись. Вдруг актриса Александра Ивановна Матэр-Лашина спрашивает: «Там должна была быть салфеточка с вышитой арфой – где она?» На этот вопрос мама ответить не смогла. Иногда я жалею, что оставил музыку; наверное, смог бы добиться чего-то…

– Как в вашей жизни появился театр?

– Мой брат Николай в детстве занимался в театре «Спутник». Однажды он взял меня с собой на какие-то съемки в зоопарк. В съемках участвовали артисты и юннаты – юные натуралисты. Режиссер говорит: «Кто-то маленький должен сказать реплику: «А это что за зверь весь полосатый?» Речь шла о тигре. Тогда-то я и сыграл свою первую в жизни роль.

– Редко у кого актерская карьера начинается не на театральных подмостках, а в зоопарке!

– Да… (Смеется.) Я всегда любил животных, а в то время мечтал податься в юннаты или в артисты. В артисты, потому что уже играл в елочных представлениях свердловского ТЮТа – Театра юношеского творчества. Когда брат учился в театральном училище, я ходил на все показы, экзамены. Когда я поступал в театральное училище, в Свердловск приехал Театр имени Ленсовета. В то время Владимиров набирал свой первый актерский курс в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, был недобор, и Игорь Петрович пришел в Свердловское театральное училище посмотреть абитуриентов. Кого-то отобрал, меня в их числе не оказалось. Брат узнал, в какой день Владимиров просматривает отобранных, и буквально втолкнул меня в зал (я был юноша нерешительный). «Игорь Петрович, – сказал я, – вы меня не пригласили, но я пришел». – «Коль пришел, читай стихотворение, отрывок, басню». Я Владимирову чем-то понравился, он сказал: «Я тебя жду в сентябре в Ленинграде. Будет еще просмотр – с комиссией». Комиссии я тоже чем-то понравился.

Первое учебное полугодие прошло замечательно. А во втором что-то не так пошло. Игорь Петрович приглашает меня к себе:

– Олег, я считаю, что вам надо возвращаться в Свердловск и продолжать обучение в училище. Я туда позвоню… – Игорь Петрович, я приложу все усилия, чтобы вас переубедить! – Вы понимаете, что вступаете в борьбу со мной, и выигрыш будет не за вами.

Я стал самостоятельно готовить отрывки – без педагогов. Окончание первого курса. Иду по коридору, останавливает меня Алексей Петренко, с которым мы знакомы не были, по плечу похлопал: «Переживаешь? Ну, ты хоть ел сегодня?» – «Нет». – «Иди, поешь. Я видел тебя на экзамене – все отлично!» Алексей Васильевич не входил в состав экзаменационной комиссии – просто зашел посмотреть. А Игорь Петрович Владимиров сказал: «Олег, у вас что-то получается, но я свое мнение не меняю».

– И вы вернулись в Свердловск?

– Нет. Решил начать все сначала. В Москве. «Москва слезам не поверила», и правильно – я был не в лучшей форме. Вернулся в Питер – в ЛГИТМиКе курс набирал Корогодский. Но ТЮЗ со спектаклем «Наш цирк» гастролировал в Лондоне, экзамены принимал Лев Абрамович Додин. Между вторым и третьим туром – коллоквиум. Вернувшийся из Лондона Корогодский, увидев меня, удивился. Говорит Додину: «Его же выгнали, почему он поступает?» – «Зиновий Яковлевич, человек имеет полное юридическое право поступать заново».

– Было упрямство: я вам докажу?

– Нет, просто решил идти до конца. И, к моему удивлению, я нашел себя в списках поступивших. Всё заново – с первого курса! Набрали 32 человека, выпустили 16, в театре оставили четверых, в том числе меня.

За четыре года в ТЮЗе я сыграл около 30 ролей. Были ведущие, и по несколько ролей в спектакле было. Тем временем Владимир Малыщицкий создавал Молодежный театр. Иван Благодер, который был там музыкальным руководителем, сказал мне: «Олег, очень интересное дело организовывается…» Я пошел: что-то неизвестное, новое манило. Малыщицкий, Владимир Афанасьевич, был молод и азартен, он заражал доверившихся ему своим азартом. Было ощущение: он вожак, но близок, дистанции никакой – мы в одной стае. Работали мы безостановочно. В Молодежном прошло четыре года – от создания театра до его разрушения. Спектакль «Отпуск по ранению» посмотрел Товстоногов. После спектакля на обсуждении он назвал жанр постановки гиперреализмом, отметил мою работу.

– И поступило приглашение в БДТ!

– Погодите! О Владимире Афанасьевиче надо сказать больше. В нем была… какая-то отчаянная энергия. Малыщицкий был человеком отважным, всю жизнь был верен себе, пытался жить не по лжи. Говорил о том, о чем тогда немногие решались. Он не был, наверное, диссидентом. Хотя… Бог его знает, но в его действиях инакомыслие было. Не случайно первый наш спектакль – «Сто братьев Бестужевых», где речь идет о выборе жизненной позиции, о противостоянии фальши, лжи. У Малыщицкого не было легких спектаклей. «Сотников», «И дольше века длится день», «Если иначе нельзя», тот же «Отпуск по ранению»… Такое правдоискательство не всем пришлось по нутру. Владимира Афанасьевича уничтожали по всем параметрам. Судьба, которой не позавидуешь. Владимир Афанасьевич Малыщицкий – это такой театральный святой, мученик.

– Сменивший Малыщицкого Ефим Падве тоже был не последний режиссер в городе…

– С ним я не работал.

– Почему? Не предлагал остаться?

– Не хотелось бросать Владимира Афанасьевича! Отставленному от Молодежного театра, ему было очень тяжело. Он столкнулся и с предательством артистов, в которых столько вложил… Мы пытались делать спектакли при Ленконцерте, но Малыщицкий уже был с волчьим билетом. Всё запрещалось. Даже, если это сказка! Единственное, что удалось сыграть – спектакль к дате по «Блокадной книге» Адамовича и Гранина. Не решились воспрепятствовать. Да и Гранин был с нами. Владимир Афанасьевич понял, что ему в Ленконцерте ничего не добиться, и начал искать другие пути. А у меня родилась дочка, и надо было думать, как жить дальше.

Так получилось, что летом, где-то в августе, мы гуляли по Комарово с Александром Ласкиным, бывшим завлитом Молодежного театра. Саша показывает: «Вот дача Товстоногова, зайди, ты же ему понравился. Георгий Александрович тебя помнит!». Подтолкнул меня – как когда-то брат к Владимирову.

– К Товстоногову в дом можно было запросто зайти?

– В том-то и дело! Мужчина во дворе пилил дрова. Я спросил Георгия Александровича. «Он там». Вхожу в дом – меня встречает собака и приносит тапки. Появляется сестра Товстоногова Натела Александровна.

– Вы к Гоге?» – «Я к Георгию Александровичу». – «Гога, тут к тебе пришли», – кричит куда-то наверх. Спускается Товстоногов, предлагает пройти на кухню. Я объяснил, кто я. «Пожалуй, у меня найдется для вас работа. Приходите в конце декабря. Мы начнем репетиции спектакля «Рядовые».

В конце декабря я в БДТ, в кабинете Товстоногова.

– Здравствуйте, Георгий Александрович! Вы мне велели прийти…

– У нас сейчас актерских показов нет – будут в мае, приходите в мае. У меня – шок! Я замер. Возникла пауза.

– Подождите! Как вас зовут? – Олег Попков. – Так я же не с вами разговариваю!– Георгий Александрович пригласил директора, тут же меня трудоустроили. Начались репетиции.

– Как вам работалось с Товстоноговым?

– Оказалось, общаться и работать с ним гораздо легче, чем с Корогодским. Товстоногов мог быть жестким, но вел себя естественно. С ним было просто и непросто. Каждый выход на репетицию – экзамен. Мне Георгий Александрович доверял, не знаю почему. Как-то сказал: «Олег, у вас природная органика».

Спектакль «На дне» репетировать начали с четвертого акта. Клещ в пьесе Горького существует обособленно, бросает отдельные реплики. Он как бы из другого мира, в ночлежке случайно. После первой репетиции Георгий Александрович меня вызывает: «Олег, как только действие доходит до вас, всё сразу опускается. Если на следующей репетиции произойдет также, я должен буду сделать какие-то выводы». Понятно, какие... Следующая репетиция была очень тяжелой. В конце Георгий Александрович положил мне руку на плечо: «Олег, всё хорошо».

– Что было? Непонимание роли, неполная выкладка?

– Трудно сказать... Другой случай – с этим же спектаклем. Я предложил режиссеру Варваре Шабалиной: «Я сыграю весь спектакль, всю роль, как ее представляю. Без партнеров». Придумал так: Клещ – работяга, все остальные обитатели ночлежки – бездельники и пьяницы. Сначала он их ненавидит, они для него просто скоты. Потом у него умирает жена, и что-то ломается. В конце Клещ уже с ними и пьет, и смеется – нашел, наконец, как душу отпустить от боли. Он пляшет в финале, и должен упасть, заснуть. А когда Барон прибегает и говорит: «Там на пустыре Актер удавился», и идет реплика: «Дурак, такую песню испортил!», я предлагаю Варваре: «И тут – храп! Клещ храпит на переднем плане». Идет репетиция – с Товстоноговым. Финал. Я все сыграл и лег, заснул. Вдруг Георгий Александрович говорит: «Олег, а вы бы не могли захрапеть?»

– Шабалина ему подсказала!

– Наверное (смеется). Товстоногов никогда не работал отдельно от артистов. Сейчас режиссура использует актеров как марионеток. А Георгий Александрович терпеть не мог, когда артист не работал, не подавал какие-то идеи по роли.

В БДТ было хорошо?

– Да, при Товстоногове. Но в БДТ и без Товстоногова я проработал девять лет.

– Были в вашей жизни и ныне уже подзабытые театры – «Эсперанто» и «Интерателье». Хочется, чтобы о них вы рассказали подробнее.

– «Эсперанто» был создан, когда я еще работал в ТЮЗе, в конце 1970-х. В мире уже существовали фестивали, проводились международные конгрессы на языке эсперанто. Серьезные ленинградские эсперантисты, видя на них спектакли театральных коллективов из разных стран, отмечали, что особо мощные – болгарский эсперанто-театр, польский. Не хотелось отставать. Перед очередным конгрессом они решили найти молодых артистов, которые были готовы и способны создать наш, ленинградский, театр, работающий на эсперанто. Обратились в ТЮЗ. В ТЮЗе знали о моем интересе к иностранным языкам, посоветовали им связаться с Олегом Попковым. Свели меня с полиглотом и педагогом Виктором Борисовичем Гохштейном. Я начал брать у него уроки. Занимался он со мной индивидуально. Я увлекся и заинтересовал эсперанто своих товарищей, в основном тюзовцев – Гену Руденко, Сашу Иовлева, Колю Лаврова.

В репертуаре театра «Эсперанто» был даже «Гамлет», в котором, правда, были заняты всего два актера – Геннадий Руденко и Александр Иовлев. Спектакли наши игрались нечасто, в основном, на выезде. Мы ездили на международные фестивали: в Болгарию, Финляндию, Швейцарию, Францию, дважды были в Югославии. Последний спектакль «Необычайное путешествие для двух роялей и флейты» по сказкам Дональда Биссета сыграли в 1995 году в Финляндии. Ставили мы и моноспектакли. Я играл «Сон смешного человека» Достоевского. Пластинку на фирме «Мелодия» выпустили, где я читаю «Графа Нулина».

Театр «Интерателье» мы основали с моим другом Александром Иовлевым – режиссером, композитором, актером. Пришлось побегать по инстанциям – вплоть до идеологического отдела обкома партии. Помогали нам пробивать театр Андрей Толубеев, Антонина Шуранова, Александр Хочинский. По задумке было – создать возможность совместных постановок артистами разных стран, открытие пласта драматургии, мало известной или еще недавно запрещенной в Советском Союзе.

В «Интерателье» собралась хорошая актерская компания: Антонина Шуранова, Александр Хочинский, Ирина Соколова, Александр Демьяненко, Гелий Сысоев, Светлана Смирнова, Ефим Каменецкий, Вадим Лобанов. Площадку нам предоставили во дворце Нарышкиных-Шуваловых на Фонтанке, где тогда находился Дом дружбы и мира с народами зарубежных стран. Премьерный спектакль – «Фандо и Лис» Фернандо Аррабаля. В репертуаре были также «Реквием по монахине» Камю, «Филумена Мартурано» Эдуардо де Филиппо, «Палата №6» Чехова.

Театр просуществовал около трех лет. За это время спонсоры поняли, что уже не надо изображать из себя меценатов. Руководителям Дома дружбы стало выгоднее сдавать помещения.

Я дважды собирался уйти из БДТ. Останавливала меня легендарный завлит Дина Морисовна Шварц: «Занимайся своими театрами, но Большой драматический не бросай». И оказалась права. Потому что вскоре «свои театры» закончились, вначале один, потом и второй.

– Как вы оказались в Монреале?

– Пригласили – поехал. Вернее, поехали всей семьей. К тому времени мой друг из ТЮЗа Игорь Овадис жил в Канаде и был профессором актерской кафедры в Монреальской консерватории. Он один из инициаторов создания Ассоциации русских актеров, которая трансформировалась в Русский театр имени Леонида Варпаховского. Театр существовал на деньги мужа Ани Варпаховской, дочери Леонида Викторовича, очень хорошей актрисы. От Ани исходила инициатива, кого приглашать. Там работали Майя Менглет и Леонид Сатановский, Елена Соловей и Эдуард Марцевич…

– Актеров приглашали на конкретные постановки?

– Да. Репетировали в Монреале, а дальше ехали на гастроли по Канаде и Америке.

– Не страшно было уезжать из России?

– 1998-й год. Тогда уже не было такого: уезжаешь, и за тобой двери захлопываются. Я по натуре скорее авантюрист – всегда хотелось что-то новое попробовать, не сиделось на месте. В Канаде было непросто. От работы в театре я получал некоторое удовольствие, попробовал себя в комедийных ролях. Но доходов театр не приносил, и много чем пришлось заниматься. И на заводе работать, и окна мыть, и пиццу развозить. Хотя для артиста заниматься подобным очень горько и обидно.

– Вы уезжали с надеждой, что и в Канаде будете заниматься любимым делом, а там – еще и окна мыть? Вас предупреждали?

– Готов к такому не бываешь. Жизнь заставляет. Потом я стал членом Союза кинематографистов, появилась возможность сниматься – у меня были агенты. В основном, конечно, в эпизодах. В Монреале была группа наших клоунов. Они меня увидели в спектакле и пригласили в свою программу. Потом вдруг пришло приглашение в Cirque du Soleil. Тоже кто-то меня в какой-то роли увидел. Просмотр длился несколько дней. Давали какие-то задания, упражнения, этюды. Я даже танцевал под Барышникова. В итоге отбор прошел. Но это не значит, что ты сразу получаешь работу, это значит, что на тебя в цирке завели досье. В Cirque du Soleil пользовался успехом номер «Шторм», его придумал когда-то Слава Полунин, и он же был первым исполнителем. Играл он год, но Cirque du Soleil стал его угнетать. «Шторм» перешел к Юре Медведеву из Театра на Таганке – Юра исполнял его лет двадцать. Когда он получил травму – ввели меня. И почти сразу гастроли: Канада, США, полгода в Бразилии, дальше – Аргентина. Знаменитое полунинское «Сноу шоу» основано на номере «Шторм».

– Возвращение в Россию? Дела семейные или ностальгия?

– И то и другое.

– В Петербурге много театров. Почему – Камерный театр Малыщицкого? В память о Мастере?

– С полгода поработал в Александринке, сыграл одну роль, и понял: Валерий Фокин – не мой режиссер.

– А кто - «мой»?

– Трудно сказать. Мое время, мой театр ушли… Как и для многих из моего поколения. Буквально сегодня я прочел: «Сценичность я понимаю совсем не в нагромождении эффектов, а в том, чтобы происходящее на сцене трогало и вызывало сердечное участие зрителей». Как думаете, кто это написал? Петр Ильич Чайковский. Сейчас же в театре превалирует «нагромождение эффектов», многие занимаются театральным дизайном. У меня ощущение, что между новыми режиссерами идет соревнование еще и в этом направлении. Кукловодов я не люблю и актеров-марионеток тоже. Мой театр – театр сотворчества режиссеров и актеров прежде всего.

Театр Владимира Малыщицкого – интересный, у нас своя постоянная публика. Наш главный режиссер Петр Шерешевский, несомненно, очень талантливый человек, без фанаберии, вдумчивый, и, что для меня очень важно, отзывается на актерские творческие заявки.

Беседовал Владимир Желтов