ЛЕВ РАХЛИН. АВТОРСКИЙ ТЕАТР

– Лев Ильич, вы режиссер, которому подвластна большая форма и в драме, и в музыкальном жанре. Почему сейчас вы создали Новый камерный театр? Чем интересен для вас камерный формат?

– Дело не в форме, а в авторском театре. В крупном плане. Я имею в виду не только и не столько близкое расстояние между залом и артистами, а в первую очередь, крупный план разговора со зрителем.

Мой близкий друг, замечательный режиссер Владислав Пази как-то мне сказал: «Ты играешь в театр, а театром надо жить». Мы разные были люди. Мне были интересны разные формы театра, жизнь, а он считал, что нужно сконцентрироваться на идее, на душе искусства. Тогда я относился к этому иронично. Мне казалось, в разноплановости, разножанровости, в разноплощадности есть особый интерес и азарт.

Режиссерская профессия не зависит от биологических часов. Как заметил Пикассо: «Я – мишень двигающаяся. По мне стреляют, а я уже в другом месте». Режиссеры продолжают думать и самообразовываться, перечитывать прочитанное. Сегодня я по-другому смотрю на суть культуры нашей, абсолютно по-другому смотрю на, как казалось мне, хорошо известную русскую литературу. Это закономерный процесс. Как написал один известный сценарист, жизнь делится на четыре четверти. Один Бог знает, сколько длится последняя четверть. Может быть 4 года, а может быть 40 лет. Но она последняя. И это – подведение жизненных итогов и реализация нереализованного. Мой Новый камерный театр – разговор о жизни, который подразумевает именно такую форму – очень серьезного актерского театра, категорически не зацикленного на той труппе, к которой ты как режиссер волею случая привязан. Я работаю только с людьми, без которых спектакль не может случиться. В четвертой четверти жизни я пробую создать такой театр.

– Авторский взгляд Льва Рахлина на русскую культуру, русскую литературу?

– Да, я человек опетербурженный. И Новый камерный театр – это петербургский театр по мысли, а не только по адресу. Петербургская культура охватывает большой временной пласт – от XVIII века до сегодняшнего дня. Это и высокая литература, это русская классика, связанная в большой степени с нашим городом, но это не значит, что если я захочу ставить Чехова, то не возьмусь, потому что он не был петербуржцем. Нет. Но в спектакле по Чехову обязательно будет присутствовать особая петербургская интонация. Наши первые спектакли эту программную идею воплощают: «Ленинградский роман» по пьесе А. Арбузова «Мой бедный Марат», где Ленинград полноценное действующее лицо спектакля, и «Кроткая» Ф.М. Достоевского, человека, создавшего один из вечных образов Петербурга. Только что у нас вышла третья премьера – «Мне скучно, бес!» по А.С. Пушкину – бесконечному кладезю шифров и смыслов. Он не прочтен до конца, не раскрыт до конца, не изучен и никогда не будет до конца изучен, дораскрыт, потому что Пушкин неисчерпаем.

– Что вы обнаружили в Пушкине нового сегодня?

– Когда-то я ставил «Маленькие трагедии» за рубежом. Это был титулованный спектакль, ставший лауреатом премий. Но я был другим, время было другое. Прошло больше тридцати лет. Совсем другой мир. И сегодня – это пир во время тяжелых испытаний. И спектакль о том, почему они происходят с нами, и о том, как оставаться человеком в любых исторических перипетиях, в любые времена, потому что легких времен не бывает.

– А что значит сегодня быть человеком?

– Самоопределение себя в этом месте, во времени, в конкретной ситуации не должно обуславливаться мещанскими мотивациями: насколько я сытнее, лучше одет, какая у меня марка машины. Если мы будем думать об этом, то очень легко оскотиниться. С другой стороны, в сегодняшней ситуации проще всего осуждать одно, другое, третье или, наоборот, обелять. Но наш мир непредсказуем. Нужно найти в себе силы принять его во всей противоречивой полноте.

– Как вы спасаетесь от трудностей сегодняшней жизни?

– Мы работаем, я говорю о своей профессии, о театре, мы должны работать – мое глубокое убеждение. Мне много лет, но мне кажется, что во время таких сильных эмоциональных переживаний мы обязательно должны работать и еще больше, чем обычно.

– Как вам пришла в голову мысль пригласить на главную роль в «Кроткую» Достоевского Евгения Сидихина?

– Я много работал с артистами, на которых роли в кино наложили определенный ярлык. Не хочу называть фамилии, их все знают. Ярлык, принесший им успех, но очень многое и поломавший в них. Евгений Сидихин ассоциируется у зрителей с мужественным военным, с разведчиком, но я режиссер, смотрю на актера иначе. Когда я уже задумал «Кроткую», мне попались на глаза несколько фильмов с участием Сидихина. Я обратил внимание на его долгие крупные планы. В одном фильме, другом, третьем. И я подумал, нет, так не бывает – это не просто очень выразительные крупные планы из кино, а крупные планы в киноленте его жизни. Видел его и в театре, большого впечатления те роли на меня не произвели. Но решил рискнуть. И Сидихин меня невероятно удивил и поразил! И не только меня, но и зрителей в зале. Так что интуицию никто не отменял.

– Сейчас спектакль начал гастролировать.

– Да, очень много предложений. Впереди нас ждет поездка в Москву, будем играть на сцене Театра Ермоловой на Тверской, нас пригласил Театр им. Волкова в Ярославле и еще целый ряд городов.

– А в Петербурге продолжите играть «Кроткую»?

– Конечно, спектакль идет каждый месяц! И я приглашаю всех. Принимается «Кроткая» очень хорошо, я даже не мог представить, что так будет, все-таки Достоевский, серьезная тема, никакой развлекательности. Но публика очень тепло приняла эту работу.

– Есть ли еще особенности у Нового камерного театра, кроме того, что это актерский театр и театр, основанный на русской классике?

– Аура стен. И хотя здание Российской национальной библиотеки на Московском проспекте довольно новое, это не XIX век и не начало XX. Но не в этом дело. Это главная библиотека страны, та самая императорская, в советское время получившая имя М.Е. Салтыкова-Щедрина. Эти стены диктуют взаимное обогащение. Театр хорошо вписался в пространство библиотеки, и история библиотеки созвучна нам.

– Как будет развиваться театр?

– Зависит от очень многих причин. Сейчас мы взяли небольшой тайм-аут после премьеры, играем наши спектакли. В конце апреля планируем выпустить премьеру для детей – «Аленушкины сказки» Д.Н. Мамина-Сибиряка, она должна состояться 21, 27 и 28 апреля. И, конечно, мы готовимся к новому сезону. В новом сезоне будет и классика, и постановки, связанные со знаменитыми историческими личностями Петербурга, которые станут героями специально написанных художественных произведений.

– Расскажите о ближайшей премьере.

– «Аленушкины сказки» – спектакль по знаменитой книге Мамина-Сибиряка. Работает над ним замечательная Александра Мамкаева – молодой режиссер, но она уже известна в Петербурге своими постановками в театре «Балтийский дом» и театре «ЦехЪ». Даю карт-бланш молодому режиссеру!

– Вы с удовольствием работаете с молодыми? Не трудно?

– Мне с ними легче, чем с другими. Я всю жизнь с молодежью!

– Я часто слышу ворчание на молодых, что они ничего не знают, не мотивированные.

– Это абсолютная неправда. Поскольку я долго живу, то знаю актеров всех поколений. Я работал со своими ровесниками и с теми, кто старше меня. Возрастная амплитуда – 70 лет. Знаю старейших актеров страны, со многими имел честь работать. Знаю и самых молодых. Не хочу никого обижать, но те, кому сейчас 55, и те, кому 40, и те, кому сегодня за 20 – сильно отличатся. Я вам могу сказать с полной ответственностью, не лицемеря и не кокетничая, я никак к ним не собираюсь «пристраиваться». Так вот последнее поколение совершенно замечательное. Во-первых, они опять стали больше читать! Я не могу объяснить, откуда у них взялась эта высокая гуманитарность по сравнению с предшествующими, но это так. Они меня радуют бесконечно и безумно мне нравятся!

– Лев Ильич, вы полвека в театре, не было желания бросить это дело?

– Из своих 52-х лет в профессии не в театре я был года полтора. За эти полтора года я много достиг, открыл много фирм. Бизнес шел с бешеным успехом! И вот однажды мы с женой в белую ночь гуляли по Петроградской стороне, и она мне сказала: «Бросай все к чертовой матери!» Слава богу, что в тот момент она меня поддержала. И я все бросил, как будто этого не было. И вернулся в театр. Это было время, когда в театре люди вообще ничего не зарабатывали. Но я бы не выжил в бизнесе. Получил бы инфаркт. Жизнь потеряла бы всякий смысл. Театр, видимо, в некотором смысле сам выбирает, с кем ему быть, а с кем нет. И он призвал меня обратно.

– Вы не замечаете, что в последнее время популярность театра стала выше?

– Да, хотя театр становится элитарным, но, парадоксальным образом, этот элитарный круг начинает расширяться. Зрители с большим интересном стали следить за новыми постановками. Такое ощущение, что мы постепенно приближаемся к той популярности театрального искусства, какая была во времена «золотого века» БДТ Товстоногова. Социологически очень трудно объяснить популярность театра в разные времена. В 1970-е годы провели исследование театральной публики в Ленинграде и в Париже. Это был крайне неудачный год – не было великих постановок, пьес, открытий ни у нас, ни у них. Но оказалось, что это был самый посещаемый публикой год!

– Лев Ильич, как вы думаете, почему Россия – театральная страна?

– Это очень просто. Я побывал в очень многих странах в этом мире. Не говорю сейчас о шоу, а о серьезном театре. Театр – это отклик души. Но у каждого народа разная душа и разное предназначение. Как в спорте – есть хоккейные страны, а есть футбольные. А русская душа неисповеданная. Феномен души исследует большая литература. Хотим мы того или нет, но театр стоит на литературе. Почему появился Станиславский в России? Потому что здесь были Пушкин, Чехов, Толстой и Достоевский. Он не мог не появиться. А где еще такая литература? Англия, Франция, Германия. Есть еще две театральные страны – Польша и Литва. Не знаю, как сейчас, но раньше так было. Чем неизведаннее душа, тем интереснее театр.

– Над каким спектаклем вы думаете сейчас?

– Я никогда не думал, что, начав перечитывать классику в этом возрасте, открою для себя что-то совсем новое. Не ожидал это от Достоевского. Сейчас перечитываю Чехова, хотя я всю жизнь его читал. Теперь он открывается мне совсем по-новому. Не ставил его раньше, потому что было восхищение, было понимание, но никогда не было такой болезненной любви. Влияет возраст, опыт перипетий моей личной жизни. Если говорить о великой четверке русской литературы, то сейчас для меня на первом месте Чехов.

Самая сложная и самая депрессивная пьеса Чехова – «Три сестры». Тоньше и сложнее ее нет – это трагический водевиль. Но есть у Чехова и прозаические вещи, которые не менее сильны и сложны. Ими и хотел бы заняться.

– Режиссеры всегда слышат время. Расскажите, о чем шумит время сегодня?

– Как у Галича: «Про что мы делаем балеты?» Время стало гораздо полифоничнее. Нет ветра – есть шторм, состоящий из многих ветров. Было время, когда режиссеры хотели пробить социальную глухоту. Сейчас прямая аллюзия смешна, потому что всё сейчас открыто. Если я сделаю аллюзию на какого-то плохого депутата, от этого сейчас не будет ни жарко, ни холодно – ни обществу, ни этому депутату. Театр сегодня должен разговаривать с небом. Здесь должен возникать очень глубокий и спокойный разговор – пространство для размышлений.

Беседовал Владимир Кантор