Юрий Александров. Личное

Родился благодаря письму

Я родился и остался жив благодаря письму товарищу Сталину. Когда в блокадном Ленинграде умерли мои дедушка и бабушка, наедине с холодом и голодом остались две малышки — моя матушка Лариса и моя тетя Зина. В комнату, где так и продолжали лежать на кровати их мертвые родители, зашла энергичная дворничиха: «Бедные девочки, вы же голодные! Давайте карточки, я сейчас принесу вам хлеба». Забрала и исчезла. Когда девочки это поняли, почувствовали себя на краю гибели и решили написать письмо Сталину.

Старшая Зинаида взяла химический карандаш, макала его в рот маме, у нее самой слюны уже не было, и написала: «Мы остались одни, умираем». Спустилась с четвертого этажа, добралась до обледенелого почтового ящика и просунула в щель письмо. Еле-еле возвратилась к вечеру в комнату, сестры обнялись и забылись. Очнулись, когда два человека, один в белом тулупе, другой в кожанке, заворачивали их в одеяло. Так письмо Сталину спасло маму и тетю, их отправили в эвакуацию.

Когда меня спрашивают об отношении к Иосифу Виссарионовичу, чувства у меня к этой исторической персоне сложные, но благодаря ему продолжился наш род, и я появился на свет.

Жених или штык

Наш род идет от князей Хорьковых, известных еще в XVI веке. Позже княжеская семья обеднела и породнилась с богатыми купцами Беловыми.

Когда началась революция, моя бабушка Мария училась в Смольном институте благородных девиц вместе с сестрой Сусанной. Пришли красноармейцы и «взяли их на штык»: смольнянок построили и предложили выбрать жениха или расстрел. Сестры выбрали жизнь, мужем Сусанны стал буденновский денщик, Марии достался цыган Мишка.

Кровей во мне намешано много. Дед Михаил — из одного цыганского табора с народным артистом Павлом Сеевичем Синебайковым. Отец — потомственный еврей Исаак Майорович. Я его практически не знал, брак был недолгим, родители расстались, мама воспитывала меня одна.

Театральные пролетарии

Рос я в театральной среде, хотя ни режиссеров, ни артистов, ни певцов в роду не было. Были театральные пролетарии — люди, которые своими руками делают «материальный» театр. Наверное, поэтому я очень скрупулезно работаю с постановочными цехами и считаю, что в театре важна любая деталь, а хороший монтировщик имеет такую же ценность, как и артист. Я видел, как много и вдохновенно работали мои родные. Мама — замечательный художник-модельер по головным уборам, тетя делала восхитительные цветы. Дядя, который вернулся с Великой Отечественной войны инвалидом, стал драпировщиком тканей в Александринке, дружил с Андреем Толубеевым, вместе с Николаем Черкасовым ходил на охоту, проводил меня на все премьеры.

По наследству мне досталась скрипка

Музыка в доме звучала всегда. Маме очень хотелось, чтобы я стал музыкантом. По наследству мне досталась скрипка дедушки-цыгана. Он играл на всех инструментах, которые только можно вообразить, и напоминал персонажа горьковского «На дне», который приносил в мешке детали от рояля, а через два месяца в комнате стоял готовый инструмент, который он потом продавал, а на вырученные деньги пил. Сохранилась дедушкина скрипка, на которой я какое-то время играл. В первый класс я поступил в капеллу, где быстро выяснили: слух и ритм есть, а голосом бог обидел. Поэтому со второго класса меня перевели в десятилетку при консерватории, и началась моя музыкальная история.

Музыка победила

Как все нормальные дети, я сопротивлялся желанию мамы сделать из меня музыканта. Можно сказать, детство прошло мимо меня, кроме музыкальных были занятия фигурным катанием. Дважды в неделю я вставал в 5 утра, чтобы в 6 часов быть на катке. Это был страшный период: разбудить ребенка, тащить его в мороз на трамвае на каток. Кстати, в одной группе со мной были в будущем выдающиеся фигуристы Людмила Белоусова и Олег Протопопов. Я даже однажды попал на обложку, в семье хранится журнал «Огонек» с фотографией маленького раскрасневшегося мальчишки на льду. Слава богу, победила музыка. Я поступал в класс фортепьяно, сдал все на отлично, но желающих было так много, что перед зачислением маме предложили заплатить. Денег у нее не было, поэтому определили меня в класс виолончели.

Последний автобус и виолончель

Когда мы общались с Мстиславом Ростроповичем, он сразу вынес вердикт: «У тебя виолончельная лапа». Я до сих пор концерт Ромберга могу сыграть. Первые шесть лет учился на виолончели у прекрасной женщины, но началась антисемитская кампания, ее убрали, педагоги стали меняться каждый месяц. Я возненавидел занятия и инструмент. В 7 классе специально садился в последний автобус, чтобы прищемить виолончель дверями. Сломанную относил к мастеру, и полтора-два месяца я был на свободе. Я уже был готов покинуть школу, когда пришла великая женщина и педагог Лия Ильинична Зелихман, супруга Моисея Яковлевича Хальфина. Она взяла меня в класс фортепиано и за 4 года привела в порядок, хотя в это не верил никто. У меня были зажатые руки, а у Лии Ильиничны были огромные амбиции, все ее воспитанники добились успеха. Сверкает, как алмаз, великий пианист Гриша Соколов, который стал лауреатом конкурса Чайковского в 15 лет. Олег Мантур, Павел Гилилов — профессор Ленинградской и Кельнской консерваторий, Валерий Сигалевич в Париже. Я поступил в консерваторию на фортепианный факультет к профессору Людмиле Борисовне Уманской.

Дипломы красный, синий и «Дон Паскуале»

Параллельно возникла режиссура, с четвертого курса я совмещал фортепиано и режиссерский факультет. Я попал к удивительному педагогу, музыканту и оперному режиссеру Маргарите Давыдовне Слуцкой. Она стала нам «творческой матерью», целиком посвящала себя студентам, умела внушить законы профессии. Так я пришел в театр с двумя дипломами: синим — пианиста и красным — режиссерским. Это особенная профессия — оперный режиссер. Скептически отношусь, когда оперу ставит режиссер драматический. Он работает со словом, а мы — с музыкой, опера многое теряет, когда ее начинают ставить по словам, а не по музыкальной драматургии.

Для диплома я выбрал «Дона Паскуале» моего любимого Доницетти, ставил в Большом театре Беларуси. После премьеры Юрий Темирканов пригласил меня стажером в Мариинский театр, тогда он еще назывался Кировским. Там мы сдружились с другим стажером — Валерием Гергиевым. Хотя мы вместе учились в консерватории, сблизились только во время работы в театре, когда он стал дирижером, а я режиссером.

У меня есть музыка и театр, я счастливый человек

Театр — это вся моя жизнь. Даже в отпуск везу с собой материал и иду к клавиатуре, потому что без работы через три дня начинаю бросаться на стены. Да, я люблю погулять в лесу, поехать за грибами, половить рыбку, но и в эти минуты отдохновения думаю о музыке. Жена, бывает, обижается: «Ты снова взял спектакль в сентябре, в самое грибное время!». Что поделать, сейчас очень любят выпускать премьеры в сентябре, и вместо ельника я оказываюсь в Сыктывкаре, Казани, Самаре или Астане.

У меня есть музыка и театр, что может быть лучше?! Я счастливый человек, потому что занимаюсь любимым делом. Воспринимаю это как чудо, настолько все гармонично, красиво и увлекательно сложилось.

Режиссер-строитель

Всю жизнь я строю театры. Много сделал для восстановления театра в Петрозаводске, 10 лет тянул его как руководитель. В Астане «выстроил» национальную оперу, за что получил государственную премию Казахстана. Помогал вместе с Вячеславом Кущевым создать оперный театр в Ростове. В какой-то момент понял, что хочу создать свой театр.

После 21 постановки в Мариинском театре решился пойти собственной дорогой. Валерий Гергиев не отпускал меня год. Конечно, я сильно рисковал, в Мариинском я придумывал спектакль, и голова не болела о финансировании постановки, декораций, костюмов. А я уходил в никуда, в ремонт и проблемы. На память о том сложном времени остался сюжет, когда я на своем горбатом «Запорожце» еду с журналистом и даю интервью. Он спрашивает: «А куда мы едем?». Отвечаю: «Воровать доски». И это была не шутка, на каком-то заводе на Петроградской мне из-под ворот вытащили две доски, я привязал их к багажнику и повез в театр. Сейчас, конечно, это представить невозможно, а тогда не было ничего, кроме идеи и мечты.

Мы ворвались в Зимний и Юсуповский

Мы 15 лет скитались по всему городу, репетировали в квартирах. Первый спектакль «Рита» Доницетти поставили с ребятами из Музкомедии: Витя Кривонос, Боря Смолкин, Вера Васильева. Когда пошла молва, что мы ребята приличные, нас пригласили в Ленконцерт, даже штатное расписание дали — 22 человека, уже что-то. Мы продолжали двигаться, и большой удачей было повстречать на своем пути великих людей. Повезло познакомиться с Борисом Борисовичем Пиотровским и делать его юбилей. Скромнейший человек, праздник проходил не в Эрмитаже, а в кинотеатре «Колизей». Мы сценически оригинально обыграли его специализацию египтолога, юбиляр растрогался, подошел и предложил: «Слышал о ваших постановках. Мы только что отремонтировали Эрмитажный театр. Вы не хотите там выступать?». Я чуть сознание не потерял. Так и началась наша дружба с Эрмитажем.

Потом мы ворвались в Юсуповский дворец, и великая Галина Ивановна Свешникова, директор, защищала нас, как родных: «Ты — отец этого театра, а я — мать, в обиду вас никому не дам». Именно в этом невероятном пространстве на Мойке мы научились уважать красоту.

Лекала красоты

Со временем нас взял под крыло Комитет по культуре Санкт-Петербурга. Сначала было сложно. Но мы все восстановили, отреставрировали, создали атмосферу прекрасного по лекалам уникальной сцены Юсуповского дворца, где нас научили трепетно относиться к красоте. Мы гордимся своим домом — особняком фон Дервиза на Галерной ул., 33.

Из средневековья в XXI век

Мы сразу задали вектор от средневековья до дня сегодняшнего. Первой парой были опера «Игра о Робене и Марион» и спектакль «Верую» Валерия Пигузова по рассказу Василия Шукшина. Мы единственные ставили музыку петербургских композиторов. Так появились «Пятое путешествие Христофора Колумба» и «Пегий пес, бегущий краем моря» Александра Смелкова, на которые я писал либретто. Мы не боялись рисковать и брать принципиальные вещи, к выбору относились серьезно и абсолютно свободно. Да, у нас не было денег, но мы умудрялись делать спектакли из ничего. «Белую розу» Удо Циммермана мы сотворили из двух кусков марли, а когда из Дрездена приехал сам автор, увидел, как мы играем в Юсуповском театре, сказал, что лучшей постановки он не видел.

Театр-дом

«Санктъ-Петербургъ Опера» — это театр-дом. Я бы никогда его не построил без своей супруги Татьяны Карпачевой. Я знаю, что всегда могу на нее положиться, что все будет сделано отлично. Татьяна подхватывает и сопровождает мои постановки, зная мою особенность: как только я сделал спектакль, он мне уже неинтересен, я уже живу новым проектом. Если я буду переживать за каждую из трехсот постановок, я сойду с ума.

В театре выросли наши дети и внуки. Дочь Елизавета недавно стала заслуженной артисткой Российской Федерации. Она 15 лет проработала в Мариинском театре, позвал ее к себе, видел, что в таком режиме у нее никогда не будет семьи. Сейчас у Лизы муж замечательный, двое деток. Они видят, как мы вкалываем, поэтому тоже много трудятся. Внучка Анастасия, как и мама, играет на арфе, уже стала лауреатом пяти международных конкурсов, ходит в балетную студию. В премьере 37 сезона — «Золотом петушке» — у нее партия мухи, которая пробирается к Додону и ворует у него сладости. Внук Саша тоже занимается в балетной студии, ему 15 лет, он уже выше меня. Наблюдаю с радостью, как он прирастает к театру, мечтает поступить на Моховую. Для всех моих родных и любимых театр стал домом. И жена, и дочка, и внуки здесь, понимают ответственность и знают, что с них я потребую больше, чем с постороннего человека.

Вы где? В Караганде!

У нас блестящие вокалисты и музыканты, больше 30 названий в афише, сложнейший репертуар, мировые и российские премьеры. Но я продолжаю ставить на разных площадках. Были годы, когда я за сезон ставил 11 спектаклей, домой заезжал только чтобы поменять чемоданы. Работы в Мариинском театре, важная для меня «Хованщина» в Большом театре, постановка в Камерном во Вроцлаве, в «Ла Скала», в «Арена ди Верона». В Италии я был первым русским, который поставил «Турандот» в этой знаменитой вотчине Дзеффирелли, он был в ярости, но спектакль получился мощный, больше 300 человек на сцене, огромный успех, трижды повторяли, чего раньше не было.

В какой-то момент мне позвонил ассистент из Мариинки: «Как дела? Вы где?». Отвечаю: «В Караганде!». Он подумал, что шучу, а я действительно работал там над постановкой, мне очень интересно было доказать, что национальная опера — это не кружок для подростков, это драматургия. «Как в Караганде? Вы, который ставит в „Ла Скала“ и „Метрополитен-опере“?!». Я искренне удивился и ответил, что не вижу разницы, везде работают актеры. Даже интереснее ставить в Караганде, Казани, Самаре, где можно «топтать» материал месяцами, а в «Метрополитен-опере» — всего неделю.

Любовитизация всей страны

Есть спектакли, которыми я очень дорожу, как, например, работой с Родионом Щедриным «Не только любовь». На премьере была и Майя Плисецкая, в антракте они говорили мне, в каком они восторге, я услышал много хорошего. И вдруг к ложе подскакивает какая-то дама в жутком красном наряде и начинает кричать: «Это неправда все! Я сама из деревни, не было у нас никакой любви, ничего такого не было». Я похолодел, в зале масса репортеров, все это снимают. А мои собеседники еле сдерживают хохот, Майя просто изогнулась. И Щедрин рассказывает, что на премьере в Большом театре, когда за пультом стоял Светланов, пела Архипова, у публики была такая же реакция. Светланов тогда сказал: «Знаешь, Родя, меня освистали первый раз в жизни». Все кричали, что хотят смотреть про князей и графьев, а не про колхоз. А ведь это была история любви великих композитора и балерины, эмоциональный пик их отношений. И у меня получилось поставить именно про любовь. Позже я получил от этих чудных людей смс: «С вашей легкой руки началась любовитизация всей страны».

Секрет сильной труппы

Я больше не приглашаю на премьеры в «Санктъ-Петербургъ Опера» коллег, которые сначала удивляются мастерству наших артистов, а потом их воруют. Каждый артист — штучный товар. У нас даже нет такого понятия, как хор, у нас — ансамбль, в котором каждый на высоком уровне поет, говорит, танцует. Когда мне задают вопрос, откуда такие голоса, я делюсь секретом. Приезжаешь в провинцию, видишь шикарного певца, он к тебе подходит, просит забрать. И ты берешь не только его, а еще и целый багаж проблем: надо пристроить бабушку — в больницу, жену — на работу, ребенка маленького — в детский сад, большого — в школу. У нас больше тридцати иногородних артистов, мы всем даем не только работу, зарплату, жилье, а еще чувство уверенности, что тебе помогут в любую минуту.  Я и сейчас иногда вздрагиваю, когда звонит телефон: значит, что-то случилось, либо трубу прорвало, либо кто-то заболел.

Я беру на себя ответственность и требую этого от других. Театр — это диктатура, пусть добровольная, но обязательная: я требую исполнения своих идей, ради которых делал этот театр. Если интересно, двигаемся вместе, если кого-то это оскорбляет, удерживать не буду.

У нас много долгожителей. Есть те, кто служит по 25 лет и больше. Например, с первого дня с нами работала Наташа Черникова, совсем недавно ушла на пенсию. При этом постоянно идет ротация, обновление труппы. Иногда вынужденная, когда за год из театра «увели» 5 мужиков, но я взял восемь новых. К нам рвутся таланты, они знают, с какой чуткостью и уважением мы относимся к вокалистам, как ценим этот каторжный труд. Сегодня они должны быть прекрасными и драматическими, и оперными, и балетными, словом 3D-, 4D-, 5D-артистами, чтобы быть успешными и востребованными. А мы помогаем ярко раскрыть талант, я никогда не дам тенору петь не его материал. К сожалению, вижу, как в других театрах артистам ломают судьбу ролями, к которым они просто не были готовы.

У нас работоспособный коллектив единомышленников. Единственное, что сковывает иногда, — ограниченные возможности камерной сцены. Надеюсь, что я буду еще в форме, когда мы закончим приспособление новой площадки, и вторая сцена на Большой Морской откроет новые возможности.

Мечтаю о мире и новой сцене

Когда бы моя семья ни собиралась за столом, первый тост всегда был за мир. Ужас войны мною впитан с молоком матери. Среди всех премий, орденов и медалей выделяю особенную награду — «За вклад в Победу». Мы рванули в Белгородскую область и получили необыкновенный прием. Люди плакали на наших концертах, настолько дорого им было почувствовать, что мы здесь, рядом с ними. Я считаю себя патриотом и делаю все, чтобы это понятие жило в нашем театре. Я хочу общаться с порядочными людьми, для меня порядочность человеческая, обязательность, трудолюбие — самые важные понятия. Театр — это не только дом, это отражение жизни. Мы — первые, кто поставил оперу про Крым: играли своих «Севастопольцев» в центре зрительного зала, люди рыдали, сопереживая истории побед России в трех крымских войнах. Как только начался Донбасс, мы сделали «Молодую гвардию», и это стало возможностью очистить душу: играть не мифических баронов и принцесс, а самих себя в условиях, когда надо пожертвовать самым главным, что у тебя есть — жизнью. После этой премьеры глаза у артистов стали другими. Можно 30 раз в месяц играть «Служанку-госпожу» Перголези: 3 артиста, зал битком, лежи-царствуй на боку как царь Додон в «Золотом петушке». Но жизнь пройдет мимо, а театр с одними «Травиатами», «Тосками» и «Батерфляями» превратится в красивую золотую клетку. Ценно иметь гражданскую позицию и доносить ее точно, пронзительно, а не просто радостной птичкой прочирикать партию. Голос — всего лишь инструмент, ты должен уметь с его помощью дать объем, страсть. Разве не было басов лучше шаляпинского?! Но только Федор Иванович смог стать легендой, он выходил на сцену, и открывалось, «о чем он плачет».

Самое главное и самое сложное в театре — это система интонации. Страшно, когда вокалисты начинают петь ноты. Из нот надо уметь извлечь смысл, сделать фразы и сотворить характер. Я мечтаю на новой площадке открыть лабораторию — курсы повышения квалификации для артистов, режиссеров и дирижеров. Во всех городах и странах, где я бываю, ко мне обязательно подходят с просьбой разрешить стажировку и серьезно позаниматься профессией на площадке «Санктъ-Петербургъ Опера». Заявки приходят не только из российских городов, а из Китая, Казахстана, Индии и даже Египта. Мне хочется помогать этим ребятам, научить их видеть новый мир в каждой новой партитуре. Ты должен уметь создать среду, цвет, свет, персонажей, заворожить зрителя, разрушить четвертую стену, и в этом смысле наша профессия божественная.

Я счастлив, когда вижу, что подчиненные музыке сценическое действие и смысл рождают эффект сопричастности у зрителя. Люблю общаться с нашей удивительной публикой, многие люди приходят по несколько раз на один спектакль. Встаю и уступаю свое место, если билеты проданы, а я вижу человека, который хочет попасть в волшебный мир нашего искусства. Для меня зрители — герои, полноправные участники спектакля. Если они с тобой, успех обеспечен, а радость совокупная.

Фото: Анна Ривман